Неточные совпадения
— Позвольте вам доложить, Петр Александрыч, что как вам будет угодно, а в Совет к сроку
заплатить нельзя. Вы изволите говорить, — продолжал он с расстановкой, — что должны получиться деньги с залогов, с мельницы и с сена… (Высчитывая эти статьи, он кинул их на кости.) Так я боюсь, как бы нам не ошибиться в расчетах, — прибавил он, помолчав немного и глубокомысленно взглянув на
папа.
Папа сидел со мной рядом и ничего не говорил; я же захлебывался от слез, и что-то так давило мне в горле, что я боялся задохнуться… Выехав на большую дорогу, мы увидали белый платок, которым кто-то махал с балкона. Я стал махать своим, и это движение немного успокоило меня. Я продолжал
плакать, и мысль, что слезы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду.
— Павля все знает, даже больше, чем
папа. Бывает, если
папа уехал в Москву, Павля с мамой поют тихонькие песни и
плачут обе две, и Павля целует мамины руки. Мама очень много
плачет, когда выпьет мадеры, больная потому что и злая тоже. Она говорит: «Бог сделал меня злой». И ей не нравится, что
папа знаком с другими дамами и с твоей мамой; она не любит никаких дам, только Павлю, которая ведь не дама, а солдатова жена.
—
Папа кричит так страшно… Надя, голубчик, беги скорее, ради бога, скорее!.. У них что-то произошло… Лука
плачет… Господи, да что же это такое?!
—
Папа, не
плачь… а как я умру, то возьми ты хорошего мальчика, другого… сам выбери из них из всех, хорошего, назови его Илюшей и люби его вместо меня…
—
Папа, и тебя заставляли в ноги кланяться? — шептала Нюрочка, прижимаясь к отцу. —
Папа, ты
плакал?
Несмотря на то, что я ощущал сильнейшую боль в ухе, я не
плакал, а испытывал приятное моральное чувство. Только что
папа выпустил мое ухо, я схватил его руку и со слезами принялся покрывать ее поцелуями.
— Ах, бог мой! ты
плачешь! — вдруг сказала Любочка, выпуская из рук цепочку его часов и уставляя на его лицо свои большие удивленные глаза. — Прости меня, голубчик
папа, я совсем забыла, что это мамашина пьеса.
Например, то, что Любочка каждый день на ночь крестила
папа, то, что она и Катенька
плакали в часовне, когда ездили служить панихиду по матушке, то, что Катенька вздыхала и закатывала глаза, играя на фортепьянах, — все это мне казалось чрезвычайным притворством, и я спрашивал себя: когда они выучились так притворяться, как большие, и как это им не совестно?
Я не отвечал ему и притворился спящим. Если бы я сказал что-нибудь, я бы
заплакал. Когда я проснулся на другой день утром,
папа, еще не одетый, в торжковских сапожках и халате, с сигарой в зубах, сидел на постели у Володи и разговаривал и смеялся с ним. Он с веселым подергиваньем вскочил от Володи, подошел ко мне и, шлепнув меня своей большой рукой по спине, подставил мне щеку и прижал ее к моим губам.
«Ну, уж как
папа хочет, — пробормотал я сам себе, садясь в дрожки, — а моя нога больше не будет здесь никогда; эта нюня
плачет, на меня глядя, точно я несчастный какой-нибудь, а Ивин, свинья, не кланяется; я же ему задам…» Чем это я хотел задать ему, я решительно не знаю, но так это пришлось к слову.
Вот
папа твой, и надеялся он давеча денежек получить, ан приказчик пришел: терпенковские крестьяне оброка не
платят.
«
Папа с крылышками», — пролепетал ребенок, — и Глафира Львовна вдвое
заплакала, восклицая: «О, небесная простота!» А дело было очень просто: на потолке, по давно прошедшей моде, был представлен амур, дрягавший ногами и крыльями и завязывавший какой-то бант у черного железного крюка, на котором висела люстра.
Няня пошла наверх в спальню и, взглянув на больную, сунула ей в руки зажженную восковую свечу. Саша в ужасе суетилась и умоляла, сама не зная кого, сходить за
папой, потом надела пальто и платок и выбежала на улицу. От прислуги она знала, что у отца есть еще другая жена и две девочки, с которыми он живет на Базарной. Она побежала влево от ворот,
плача и боясь чужих людей, и скоро стала грузнуть в снегу и зябнуть.
—
Заплати ей,
папа,
заплати!.. — воскликнула дочь и, вырвав у отца из рук еще двадцатипятирублевую бумажку, бросила ее жидовке.
— Как же это возможно! — произнесла почти с
плачем в голосе Мерова. —
Папа, разве правда это? — обратилась она опять к отцу.
Людмила.
Плакать хочется от этого. Я ведь знаю — ты будешь дядю Прохора ругать за то, что он
папу распутным зовет, знаю!
—
Папа, помнишь, дядя Дмитрий Иваныч приезжал? Вот тогда точно так было: он ударил своего Фому в лицо, а Фома стоит; и дядя Дмитрий Иваныч его с другой стороны ударил; Фома все стоит. Мне его жалко стало, и я
заплакал.
Люба (
плачет).
Папа, что же делать?
Ольга Петровна. Я могу,
папа, на эти оскорбления твои отвечать только слезами!.. (Начинает
плакать.)
Ольга Петровна(продолжая
плакать). Нет,
папа, я не могла приглашать его.
Тогда Арсений наденет белую кавказскую
папаху на голову и темно-синее пенсне на нос, будет куражиться в трактире напротив, пока весь не пропьется, а под конец загула будет горько
плакать перед равнодушным половым о своей безнадежной любви к Фридриху и будет угрожать смертью поручику Чижевичу.
Вот ты
плачешь, что Тростино продали, а мама и
папа всегда в радости, когда деньги получают».
Люда
заплачет и станет укорять меня, и призывать имя покойного
папы, и повторять в сотый раз эту беспощадную фразу: „Нет, ты его не любишь, Нина, не любишь!“»
— Не
плачь, Миша, голубчик…
Папа тебя больше не тронет. Не бейте его, Иван Петрович! Ведь он еще дитя… Ну-ну… Хочешь лошадку? Я тебе лошадку пришлю… Какой же вы, право… жестокосердный…
Брат Вася не верил, что я уезжаю, до тех пор пока няня и наш кучер Андрей не принесли из кладовой старый чемоданчик покойного
папы, а мама стала укладывать в него мое белье, книги и любимую мою куклу Лушу, с которой я никак не решилась расстаться. Няня туда же сунула мешок вкусных деревенских коржиков, которые она так мастерски стряпала, и пакетик малиновой смоквы, тоже собственного ее приготовления. Тут только, при виде всех этих сборов, горько
заплакал Вася.
— Это мне в награду за то, что я старалась хорошо себя вести все это время и не ссориться ни с кем — вот покойный
папа и послал мне радость, — говорила она, смеясь и
плача в одно и то же время.
— Нет, Юлико, — чуть не
плача, вскричала я, — ты больше не будешь моим пажом, ты брат мой. Милый брат! я так часто была несправедлива к тебе… Прости мне, я буду любить тебя… буду любить больше Барбале, больше дедушки, тети Бэллы… Ты будешь первым после
папы… Живи только, бедный, маленький, одинокий Юлико!
— А я так очень несчастна, страшно несчастна, Юлико! — вырвалось у меня, и вдруг я разрыдалась совсем по-детски, зажимая глаза кулаками, с воплями и стонами, заглушаемыми подушкой. Я упала на изголовье больного и рыдала так, что, казалось, грудь моя разорвется и вся моя жизнь выльется в этих слезах.
Плача, стеная и всхлипывая, я рассказала ему, что
папа намерен жениться, но что я не хочу иметь новую маму, что я могу любить только мою покойную деду и т. д., и т. д.
—
Папа мой, — шепнула я, блаженно закрывая глазки, — если б я умерла… как мама и Юлико… ты бы много
плакал? горько?
— Ты
плачешь,
папа? — спросил ребенок, увидав катившиеся по щеке отца слезы.
— Не надо
плакать, мама, — снова ласкаясь к матери, начала Кора. — Видишь ты, я не думаю, чтобы можно было бы очень кого-нибудь любить на земле… Так и я, исключая тебя,
папы и…
— Что ты
плачешь,
папа? Как здесь темно, — пролепетал Андрюша, по-детски перескакивая от вопроса к выражению впечатления.
Тетя-мама часто
плакала и все спрашивала Валю, хочет ли он уйти от нее; дядя-папа ворчал, гладил свою лысину, отчего белые волоски на ней поднимались торчком, и, когда мамы не было в комнате, также расспрашивал Валю, не хочет ли он к той женщине.
Резцов пошел сделать обход своей части люнета. Капитан Катаранов стоял в середине люнета. Положив голову в
папахе на руку, он облокотился о бруствер и о чем-то думал. За последние две недели Катаранов стал совсем другим, чем прежде: был молчалив и угрюм, много пил; в пьяном виде ругал начальство, восхвалял японских генералов Куроки, Ояму, Нодзу, оглядывал всех злыми, вызывающими глазами и как будто ждал возражений; а то
плакал, бил себя кулаками в грудь и лез целоваться.